Поэт хотел проснуться. Он попытался открыть глаза, и это ему удалось. Он ничего не увидел. Поднял руку и ощутил чьё-то холодное прикосновение. Он понял, что за ним пришли, и в темноте стал одеваться. Его никто не торопил, но Поэт спешил, как никогда. Он боялся опоздать. Он не знал, сколько сейчас времени и был рад этому. Поэт был уже готов и побежал в том направлении, куда стоял лицом. Перед ним не оказалось ни стен, ни преград. Земля была под ним, и это, единственное, что он знал, вполне устраивало Поэта.
Пока он бежит, надо рассказать, кто же такой этот человек и почему он сейчас бежит непонятно куда.
Все знали его давно. Так давно, что никто не мог вспомнить, откуда он взялся в Городе. Домик Поэта стоял в самом центре и был так мал, что не вписывался в компанию многоэтажных каменных собратьев. Его давно бы уже следовало снести, но никто даже не думал об этом. Правда, однажды, говорят, эту конуру уже сносили. Достаточно было одного бульдозера. В это время Поэта не было дома уже месяц, и все решили, что он больше не вернётся. На месте его дома хотели разбить небольшой газон и посадить розы. Однако на следующий день дом стоял на прежнем месте. Вернулся Поэт. Никто не спрашивал его ни о чем. После этого все стали относиться к нему с осторожностью, но следить за ним никто не решался. Никто никогда не слышал его стихов. Поэтом его называли, скорее, за задумчивый вид и взгляд, который всегда смотрел сквозь Вас, предметы и был направлен в бесконечность, такую же черную и глубокую, как его зрачки. В них было страшно глядеть. Зрачки эти, огромные черные капли, кипели какой-то своей отдельной жизнью. Если бы кто-то смог задержать свой взгляд в их космосе, тот увидел бы звезды, — белые, красные, голубые… Но они были так далеко, как их потусторонние братья или еще дальше. Черноту этой бездны дополняли чёрные борода, шляпа, плащ, брюки и ботинки. Короче, это был настоящий поэт с присущими ему странностями, и все знали, что он — Поэт.
Он говорил мало. То есть никто не слышал его голоса. Здоровался он кивком головы, даже не снимая шляпы. Но было принято считать, что он говорил мало, и все знали, что он скорее немногословен, чем нем.
Я говорил, что никто не слышал его стихов, но однажды все же одному человеку довелось видеть их. Это был листок из записной книжки, видимо, случайно оброненный Поэтом. Нашла его трехлетняя девочка, дочь городского садовника. Она не умела читать и даже не заметила бы бумажку размером с ладошку, если бы на ней не было рисунка маленького цветочка, который походил на розу, но был заштрихован черной тушью. Рисунок этот вместе со стихами малышка спрятала в свою сумочку…
Итак, Поэт бежал уже долго в темноте и ждал увидеть то, что мечтал увидеть всю жизнь. Много лет назад ему приснился сон, после которого он написал первые стихи.
Зачем колючки корням цветов?
Никто не покушается на их корни.
Как это странно, —
Людям нужно лишь то, что снаружи, —
Ведь это красиво…
А то, что основа любой красоты,
Чем она кормится, поится и живет,
Их не волнует?
Люди хватают руками хрупкие стебли,
Люди ломают цветы и срывают бутоны.
Только не долго любуются их красотою, —
Их красота погибает без связи с землею.
Их лепестки опадают, лишенные сока.
Только колючки на них, засыхая,
Тверже становятся и острее.
А, может быть и прекрасно,
Что розы имеют колючки
Только снаружи на стебле?
А корни, их жесткие корни
Суровы, но все же покорны
Садовникам, их ухажерам…
Садовники — это поэты,
Идут под землею без света,
И, корни в земле отрывая,
Стремятся увидеть цветы их.
А если цветы вдруг увидят,
Стремятся нащупать их корни.
А людям неискушенным
Садовники дарят соцветья,
Которые быстро погаснут,
Но корни у них многолетни.
С землею срослись неслучайно…
В сплетении — жгучая тайна.
Садовники — те же поэты,
Цветы собирают в соцветья
И дарят им грубую правду
Корней, недоступных для взгляда.
А может быть глаз и не надо,
Чтоб то, что землею сокрыто,
Понять и, поняв лишь, увидеть?
Поэты — садовники те же.
Они собирают созвездья
Из звезд, полыхающих тайной.
Они собирают соклетья
Из клеток, что тянут друг к другу
Отростки из цитолеммы,
Живые и крепкие руки.
Они собирают в созвучья
Отдельные ноты и звуки.
Они собирают в соснежья
Снежинки, летящие с неба.
И море — сокаплие капель,
В коробке — соспичие спичек,
А кроны деревьев — солистье,
Собрание брани — собранье,
Суммация мнений — сомненье,
А все вместе седи — соседи?
Но все ли соединимо?
И все ли подходит друг к другу?
И, может, построено мнимо
Собрание точек по кругу?
Но главное, что неделимо,
Содружество равных и братство?
Вот так от соцветий цветочных,
Прекрасных, но все же непрочных,
Пришли мы к содружеству мира
В содружестве с песенной лирой.
Но есть на безумной планете
Цветок, непонятный, прекрасный,
Загадочный и неясный
Своей чернотою ненастной.
Цветок этот — Черная Роза.
Его я не видел ни разу,
И только сегодняшней ночью
Его я увидел воочию.
Бурлящее озеро в скалах
Величием мести дышало,
И пар над кипящей водою
Окутал всё белою мглою.
Вулканы набухли отечно,
Бока их дышали непрочно
И лавы застывшей руины
Дрожали у ног исполина.
И жуткие тени носились,
Исполнены грозною силой.
Земля, накануне рождения,
А, может быть, после убийства
И жертвы отчаянной буйства
Металась от страха в смятении.
Как будто Эриннии мстили
На Искариота могиле.
И даже глухой бы с рожденья
Услышал их мерзкое пение.
Величием бури объятый,
Я ждал появления Гекаты.
Но вдруг я увидел Борея,
Летел он всех молний быстрее,
Подул на кипящую воду
И вмиг усмирил непогоду.
Застыли гранитные своды
С его леденящим приходом.
А озеро стихло покорно,
И с неба закапали звезды,
Как будто зачатия слезы…
Раздвинув блестящие волны,
Явилася Черная Роза.
И в миг озарила все светом,
Но свет тот был тихим и черным,
Глубоким, печальным и горным,
Как будто бы свет этот не был,
А падал с бездонного неба.
Я замер на миг от восторга,
Не в силах держаться на скалах,
И вместе с летящей звездою
Я бросился вниз головою
В шипящие волны прибоя.
Они не спеша расступились,
Меня пропустили под воду.
Поплыл я по мрачному ходу
Длинною примерно полмили.
Меня не пугали угрозы.
Медузы до кожи касаясь,
Мне в тело вонзали занозы,
Но плыл я вперед, приближаясь
К корням той загадочной розы.
Затем расступилися скалы,
И сразу же легче мне стало.
Я выплыл в подводную залу,
Где музыка тихо звучала.
Не веря глазам, чуть не плача,
Глядел я на жуткие корни,
Которые были в колючках,
Смотрелись и просто, и гордо,
Но были для всех непокорны.
Я к ним прикоснулся рукою,
Но вдруг разразилася буря,
Которой не знал я страшнее.
Я стал задыхаться, метался,
Но тело не слушалось больше.
Оно онемело в ознобе,
И судороги ударов
Меня оглушили о камни
И вмиг отключили сознание.
Проснулся я утренней ночью.
С тех пор больше сна я не знаю.
Мой сон отобрала та Роза.
В сознании она полыхает.
Мне больше не будет покоя,
Пока не увижу я корни,
Пока не раскрою я тайны,
Пока не узнаю я точно,
Зачем колючки корням цветов…
После этого сна Поэт отправился в дорогу. Он спрашивал всех про Черную Розу, но никто никогда не слышал об этом странном цветке. Люди удивлялись и спрашивали: « Кому и зачем может быть нужна Черная Роза? Уж кто-кто, а мы знаем толк в цветах. Мы знаем розу китайскую, чайную, садовую, даже розу Маленького Принца, но черная роза — ведь это же некрасиво!»
— Но вы никогда не видели ее. Как вы можете судить о ее красоте? Она прекрасна.
— Мы никогда не видели ее. Это правда. А ты разве видел? Если ты утверждаешь, что она есть, то найди ее и покажи нам. А уж тогда мы посмотрим, нужна ли она будет да на что сгодится.
И Поэт искал. Он облазил горы. Исходил самые глухие леса и плавал по бешеным рекам и морям. Он собрался уже лететь на Луну, но вдруг встретил Художника. Встреча произошла на Краю Земли. На том самом Краю, где Земля кончается, а что там дальше… Это невозможно передать словами. « Странно, — подумал Поэт, — труднее всего для людей — это промолчать.
На языке понятном только всем
Я говорить пытаюсь обо всем ,
Но часто забываю, что я нем,
И вспоминаю только под кнутом.
Язык — для изощренного движения,
Но главных целей я в нём вижу две:
Начало он всего пищеваренья,
Конец какого-то варенья в голове…
— продекламировал Поэт про себя и снова посмотрел на то, что невозможно передать словами, как невозможно объяснить словами многие вещи, но упрямые люди всё равно пытаются это сделать. Именно то, что начинается, когда кончается Земля рисовал Художник. Его увидел Поэт, который шёл уже многие годы. Он приблизился к Художнику и, посмотрев на его холст, спросил:
— Что это?
— Это? – переспросил Художник. – Это Край Земли – Ойкумена. Да. Ойкумена.
— И это Край Земли? – Поэт показал на то, что невозможно описать словами.
— Да, и это Край Земли. – Художник не отрывался от работы.
Поэт подошёл к самому краю и глянул туда. Он не поверил глазам. Всё, что он увидел, было дьявольски просто, непостижимо случайно и так открыто, что ощущалось всё вместе, но в то же время не стоило труда выделить что-то одно. «Кто здесь правит – Бог или Дьявол? Что это я вижу материю или идею, или материю идей, или идею материи?» – задавал себе вопросы Поэт. Он снова подошёл к Художнику и опять посмотрел на полотно. Тут он понял, что Художник очень честный, ибо, если он так точно передаёт то, что невозможно сказать словами, для тех, кто никогда не увидит этого сам (а если и увидит, то никому не сможет рассказать), если он не врёт ни цветом, ни единой линией, то это очень честный художник. Поэту стало жалко, что только они вдвоём видят. И он спросил:
— А Вы здесь больше никого не видели? – спросил так просто, что можно было подумать, будто разговор идёт о пустынном пляже на берегу безбрежного тёплого океана.
— Композитор. – Односложно отвечал Художник. – Да, Музыкант. Но он недавно ушёл.
— Куда? – Удивился Поэт.
— Туда. – Сказал Художник, тыча пальцем в свою неоконченную картину, но вдруг будто очнулся и рассмеялся. — Да нет, извините, туда. – И он показал рукой в сторону того, что невозможно описать словами.
Поэт не знал засмеяться ему тоже или промолчать, осторожно подошёл снова к Краю и представил, что если и он сделает шаг? Он закрыл глаза, и почувствовал себя летящим туда. Ему стало не по себе, закружилась голова и он быстрее сел на землю, чтобы «не уйти, по крайней мере, раньше времени, не договорив с Художником», — оправдался он перед собой.
— А где же Чёрная Роза? – задумчиво спросил он вслух. И увидел, что Художник вдруг перестал рисовать, подошёл и сел рядом.
— Её здесь нет, — Художник вертел в руках кисточку.
Поэт сначала расстроился, но вдруг понял, что в первый раз с ним говорят о Чёрной Розе, как о само собой разумеющемся, естественном и обыкновенном. Он повернулся лицом к Художнику:
— То есть Вы можете сказать, что на самом деле она есть? Я правильно понял?
— А Вы что, сомневаетесь?
— Нет, просто… Вы – первый.
— Может быть, — было заметно, что Поэт пробудил в Художнике какие-то воспоминания, поэтому он помолчал немного и даже перестал дышать, и почти шёпотом спросил, наконец:
— Где Вы её видели?
Художник зачем-то посмотрел на часы и начал говорить.
— Один раз. Я тогда был ещё очень молод и, будучи романтиком, рисовал воздушные замки. Рисовал я их всё время. С натуры. Сначала издалека, то есть с земли. Потом стал подниматься в горы. Оттуда было лучше видно, и я рисовал их, вырастающие из облаков, прекрасные и потому неустойчивые, хрупкие, подвижные, изменяющиеся. Рисовал их в лучах восходящего и заходящего солнца, в грозу и в туман, исчезающие и появляющиеся снова. Однажды я остался в горах ночью. Было холодно. Да, в горах ночью очень холодно. Но я хотел нарисовать воздушный замок при свете Луны и слабом мерцании звёзд. Как назло, все облака покинули небо. И я уже несколько часов ждал, когда хоть одно из них залетит в мои владенья, чтобы я мог построить на нём замок. Вдруг я увидел одно загадочное облако. Оно, видимо, образовалось над тёплым озером и сейчас поднималось всё выше и выше мимо моей головы. Одновременно его пухлое тело расползалось, как слишком жидкое тесто по горячей сковороде. Вот этот блин стал тонким до прозрачности. И, уже поднимаясь надо мной, прогнулся в середине, как купол парашюта, огромный и излучающий странный чёрный цвет. Я заглянул внутрь него и… как в огромном вогнутом зеркале там отразился прекрасный цветок. Это была очень чёрная роза. Но от неё шёл свет. Я поразился и стал искать краски, чтобы передать этот свет. А облачное зеркало становилось всё тоньше и тоньше… Наконец, Роза исчезла навсегда.
— Где? Где это было? – опомнившись, вскочил Поэт. – Как найти это место? Как оно называется?
— Я назвал это место Сердцем Земли. Потому что только Сердце Земли может питать её корни. Я не помню точно, где это было, но я могу нарисовать. Я стараюсь всегда рисовать только правду. Может быть мой рисунок поможет Вам. А сейчас, я вижу, Вы собрались идти. Не спешите. Отдохните немного. Вот Вам мой плед. А я тем временем вспомню и нарисую все подробности.
Поэт покорно лёг на землю, лицом вниз раскинув руки широко. Закрыл глаза и тут же сон овладел им.
|
В лоснящемся крике, под жирными каплями слов, Опять заглянул я в дыру опустевшего рта, Который плевался словами сквозь дырку в зубах. И бились горячие слюни в живые борта. Ты мне отразилась во льду обезумевших глаз. Я звал тебя силой, и ты постепенно ушла. Ты мне показала бессилие силы моей, И понял я всё, и зачем ты дана мне была. Мы ищем и судим виновных, таких же как мы. Но кажется мне, что Земля притянула того, Кто страшною силой и злобой тянулся к ней сам. Кто ждал возвращенья, чтоб снова увидеть её Такою невинной и чистой как в палеозой. Привыкли поэты без сердца её рисовать. Художники ей рисовали сосуды из рек, Глаза-океаны и шапки полярного льда, И руки, и ноги дарили художники ей, Но сердца Земли я не видел ещё никогда. Кто знает, кто слышал, в каком оно месте стучит? Мы раны наносим и режем, и рвём её плоть, Перкуссии взрывов трясут её мощную грудь, Рентгены, нейтрино её просветили насквозь. Не знаем с какой стороны нам ещё заглянуть. Но Сердце Земли мы найти не смогли до сих пор, А, может, мы слышим его и не видим в упор? Упали на землю и с нею навечно срослись. Кто знает, быть может с последним дыханьем они Вдохнули стук сердца – могучего Сердца Земли. И, может быть, часто, заняв свой внушительный пост, Где дверь кабинета – обитая кожей стена, Мы слышим, как Сердце Земли возбуждённо стучит, И голосом сытым «войдите» ему говорим. И, может быть, часто, когда авантюрам конец, Мы слышим, как Сердце Земли возбуждённо стучит, А все мы, себя Дон Гуанами вообразив, Внимаем тщеславно шагам Командора и ждём… Слепцы! Почему мы не слышим ударов грозы? – Ведь это всё Сердце Земли возбуждённо стучит. Глухие! На уши стремимся надеть стетоскоп, — Ведь все мы, конечно, искуснейшие доктора. Но Сердце Земли недоступно для наших ушей. Его мы услышим, лишь грудью прижавшись к груди. Услышит лишь тот, кто всю землю сумеет обнять. Услышит лишь тот, кто, поверив, полюбит её. Услышит лишь тот, кто хотя бы с ней ночь переспит, Услышит лишь тот, кто огромность её уместит В объятном сознаньи, в простейшем понятьи Любовь… Он сточен, а если б хоть чуточку был он длинней, Быть может, давно я ответил на странный вопрос. Шесть граней его отражают по-разному свет. Шесть граней его одинаковой краской блестят. Найти я пытаюсь ту грань между Злом и Добром, Какая из этих шести соответствует ей? Быть может, быть может, быть может – вращается мысль. И, вдруг, осеняет, — да та, на которой цена! И снова погасло, — с чего я решил, что она? С того, что она не такая как все и одна. Вот логика мыслей – свела всё решенье к цене. Цена – две копейки, а грань между тем велика, Она между Злом и Добром разлилась, как река. Но разве то Зло и Добро не смешались пока, В той грани найдя компромисс – компромисс червяка. Вот так, начиная однажды копаться в цене, Желая сполна закупиться, но не прогадать, Желая быть честным и чистым, но всё же продать, Купить, выбирать, оценить, заплатить, поменять, Мы вдруг забываем о той аксиоме любви. Стремясь доказать и любовь превращая в базар, Торгуя, торгуясь, считая, деля и копя, И вдруг понимаем, что нищая наша душа. Со мной приключился такой вот базарный кошмар. И я покупать что-нибудь навсегда завязал. На миг мне приснилось, что ноющим нищим я стал, И всё, что я раньше имел, навсегда потерял. Ты мне показала бессилие силы моей, А я вдруг бессилия силу твою ощутил. И понял, что я, наконец, разобьюсь об тебя. – Так сильно меня ты притягиваешь к себе. Плыть становилось всё жарче. Глаза слепли от невидимого света. Течение стало сильнее. Оно бросало Поэта то вперёд, то назад. У него закружилась голова, перед глазами мелькало всё быстрее и быстрее, ноги и руки слабели с каждым движением. Последней его мыслью было: «Вот оно – Сердце Земли…» Дочери садовника исполнилось 16 лет. Девушка вступала в совершеннолетие прекрасной и невинной, как цветок. С грустью она перебирала старые детские игрушки и книжки. С удивлением обнаружила в старой сумочке пожелтевший листок и прочитала: Я, дикарь двадцатого века, На пороге столетья Понял, что Чёрная Роза Приносит счастье Лишь тем, кто её не срывает, Не прячет в карман, Не привязывает на цепь, Не копается в её лепестках, Не заставляет ночью спать, А днём петь, Не считает её своей, Не спрашивает, в чём смысл её черноты. Я понял, что Чёрную Розу Нельзя никому показать. Её увидит лишь тот, Кто увидит её сам. Её поймёт лишь тот, Кто не спросит её ни о чём, Не потребует от неё ничего, Но возьмёт бескорыстно всё, Что она даст, А сам отдаст ей себя. |
